«Слово «война» так много и часто звучит, что оно уже притерлось и, как мне кажется, потеряло своё истинное значение… То есть теперь, когда говорят «война», по-другому представляют себе то, что было на самом деле… Это не только выстрелы, пальба, военная техника какая-то, это ещё и быт, работа… Но и словами передать того кошмара нельзя», – так начала свой рассказ Любовь Стефановна Прелепская.

Родилась Любовь в семье крестьян в деревеньке Воронежской области и стала пятым ребенком. Когда началась Великая Отечественная война, маленькой Любе было всего полтора года. «Казалось бы, в этом возрасте я мало чего должна была запомнить, но я помню многое», – говорит она.

Русские девушки

«Представьте себе хотя на мгновение: приходят к вам чужие люди и говорят: «Мне нравится ваша квартира, ваша кровать, ваша печь. Тут я и буду жить, спать здесь. А ты, хозяин квартиры, будешь прислуживать мне. Вари, убирай, стирай. Так однажды к нам и пришли итальянцы. Иногда появлялись немцы. Мать очень боялась за моих старших сестёр. Фашистские солдаты наших девушек насиловали, избивали, поэтому мама делала всё, чтоб на моих сестёр они даже не смотрели. Я тогда не понимала, почему она заставляет их мазаться сажей, запрещает расчёсывать волосы, брызгает их какой-то скверно пахнущей жидкостью. Это всё делалось для того, чтобы немцам было неприятно даже рядом находиться с сёстрами. Помню, они называли нас «русиш швайн». Но только так можно было сохранить честь, достоинство моих, тогда совсем ещё юных, сестёр.

А сколько было случаев, когда фашисты издевались над нашими девушками, а те потом кончали жизнь самоубийством, потому что не могли перенести того позора. Именно поэтому наш дальний родственник, у которого было четыре молодых, красивых дочери, запер их в подполье. Всю войну девушки провели в погребе под домом. Если они и выходили на улицу, то только ночью, чтоб подышать свежим воздухом. Представляете себе, что такое не видеть несколько лет подряд света, солнца, сидеть в низком погребе? Когда война закончилась, и они вышли… Эти были уже не молодые девушки. Они были все седые, скрюченные, сгорбленные, потому что в полный рост нельзя было распрямится в том подполье. Им было около 20 лет. Их отца хотели судить за это, но нашлись люди, которые встала на его защиту. Что страшнее: быть угнанной в Германию, как это происходило с большей частью молодых, или просидеть несколько лет в погребе? Я до сих пор удивляюсь, как не забрали немцы и моих сестёр…»

Бомбы в фантиках

Однажды на улицах деревушки, где жила семья Любови Стефановны, появились странные предметы, обернутые во что-то цветное, блестящее. «Оно валялось прямо на земле. Красивое, я такого ещё никогда не видела. Что это – было любопытно и взрослым, и, тем более, детям. Кто-то потянулся, взял, а это «красивое» взорвалось. Так немцы упаковывали бомбы и разбрасывали их с самолётов. Знали же, что в деревнях остались одни женщины и дети. Дети, которые непременно возьмут посмотреть что же это за красивые такие предметы лежать на земле. Очень много погибло людей в нашей деревне от этих взрывпакетов, очень много детей. И после войны маленьких ребятишек, в том числе и меня, не отпускали одних никуда – находили эти бомбы в фантиках».

В ожидании весны, или «Зиму пережили, теперь сам бог велел жить»

«Особенно сильно мы голодали зимой. Весь урожай, который собирали за лето, осень, отдавали на фронт, партизанам, тем, кому было тяжелее. Себе же готовили только отруби. Но этого нам хватало только до нового года, а потом наступал жуткий голод.

С нетерпением ждали весны, потому что вместе с ней появлялась трава, которую можно было есть. Только вот появилась первая проталинка, первая травинка – это уже большое счастье, значит, недолго ещё терпеть осталось. Ели всё, что росло, всё, что тянулось к солнцу. Рвали крапиву, и было неважно: жжёт она или нет. Мы обворачивали руки листками лопуха и так рвали крапиву. Потом её ошпаривали, и можно было есть прямо сырой. Иногда варили суп из неё. Также ели корнеплоды сахарной свёклы, иногда можно было достать мёрзлую картошку, в которой был один крахмал. Но и это мы употребляли в пищу.

Чаще всего приходилось есть отруби. Мы собирали жёлуди в лесу. Для меня, как для ребёнка, это была большая забава. Потом мы сушили эти дубовые жёлуди, измельчали их на самодельных жерновах. У нас много чего было кустарного производства. Для того, чтобы работать на этих жерновах нужна была большая сила. Не каждая женщина, а тем более ребёнок, могли справиться с ними. Измельчённые жёлуди мы смешивали с лебедой, из этой массы готовили себе еду. Мама старалась сделать всё, чтоб хоть как-то еда нам понравилась: лепила разные фигурки – птичек, зайчиков и ещё каких-то зверюшек, цветочки. Красиво получалось, а откусишь – невкусно, всё одно и то же...

Если у нас и был хлеб, чаще всего мы его отдавали партизанам. Помню, они приходили бородатые, грязные, некрасивые, как тогда мне виделось, ребёнку. Мама отдавала им хлеб, а я не понимала, говорила: «Мама, я тоже хочу хлеба. Почему ты дядькам отдала?» А она мне объясняла, что мы живём в тепле, а те «бородатые и грязные» – спят в окопах со снегом, что им намного хуже. Я не знала, что эти люди партизаны, но мне было ужасно жаль их.

Одно время в нашей деревеньке появилась полевая кухня. Решили немного подкармливать население, хотя бы детей. Но вскоре немцы уничтожили её. Всё это было страшно. Больно вспоминать такие сюжеты.

Помню, как мы готовили похлёбку. В трёхлитровый котелок бросали горсть какой-нибудь крупы (овсянки или пшёнки), какие-нибудь корнеплоды туда нарежем: капусту, картошку или тыкву. Это было невкусно. Но для нас, голодных, это было единственное спасение. И тогда думать, что это невкусно, не мог никто. Эту похлёбку чем больше ел, тем больше хотелось.

Ещё собирали разные травы: сурепку, кудрявки. Не было ни хлеба, ни муки, зато были травы. Мы ели одуванчики. Вот прям сырые. Из крапивы мама пекла жиденькие оладушки.

Любовь к травам у меня осталась с детства. Мама научила разбираться в них, какая травка съедобная, какая – нет. Я до сих увлекаюсь собиранием трав, готовлю разные чаи из них.

Помню, у нас в саду были вишни. Весной на деревьях вишни появлялась смола. Мы её собирали и с таким удовольствием жевали. Тогда это было такое лакомство. А кусочек сахара рафинада – это было всё! Предел мечтаний, самый дорогой подарок. Сейчас попробуй на Новый год кого удиви куском сахара…»

Волдыри

«От голода на руках и щеках у меня были волдыри. Такие же как от ожога. Я тогда не понимала, что это болезнь, даже умудрялась играть с ними. Мне было забавно похлопывать себя по этим волдырям и очень хотелось проткнуть их. Мама меня за это ругала, всячески меня пугала, чтоб даже мысли не возникало проткнуть волдыри. Если бы я это сделала, я могла бы умереть».

День Победы

Все мужчины были на фронте. В деревни на время войны оставались только женщины, дети и старики. Однажды к нам привезли одного мужчину. Красивый такой, хороший. Но без ног, на коляске. Ему на войне, видно, ноги оторвало. В то время в деревне шли разговоры о том, что наши берут вражеские города. То один взяли, через несколько дней другой.

У нас в сельсовете были репродукторы. И вот однажды по ним объявили, что подписали акт капитуляции. А мы не знаем, что это такое. Да и откуда нам знать? Мы, женщины и дети в терминологии не разбирались. А этот мужчина без ног как только услышал про тот акт как закричит: «Война закончилась! Победа! Наши победили!» Он начал швырять вверх головной убор, орать во все горло. Люди подумали, что он с ума сошёл. А потом женщины начали голосить. Все сбежались в сельсовет. Те, кто маленькие, обхватили подолы юбок матерей. Плачем навзрыд. Мужчины-старики плакали молча. Как же мы рыдали! А сами мы все черные, умывались ведь и мыли голову настоем золы, стеблей подсолнухов золой – мыла не было. Мы мылись этим, чтоб не подцепить каких-то вшей или другой какой заразы…

Вот такие мы были смешные и страшненькие, но свободные.

На наших тёмных лицах от слёз стали появляться белые полосы. Мы плакали, плакали, а потом посмотрели друг на друга и как давай смеяться: чёрные лица с белыми полосами от слёз. Сначала мы, дети, стали хохотать друг над другом, потом взрослые тоже. А взрослые были ещё смешнее, чем мы. Вот так мы и встретили День Победы. Со слезами и смехом».

Ольга Маринкина