«Я до сих пор закрываю глаза и считаю дворы родной деревни, вспоминаю фамилии односельчан. Они все у меня в голове, – говорит Варвара Сергеевна Чуян, ветеран Великой Отечественной войны. – Мне часто снятся сны о войне… Как мы работаем на картофельных полях под надзором немцев, как отдаём мою любимую кобылицу нашим солдатам. Я помню письма с фронта моего брата. Их строки со мной большую часть моей жизни…Всё это – те воспоминания, без которых я уже не представляю своей жизни».

 Варвара Чуян родилась в 1928 году в Черниговской области в небольшом селе. Её родители работали в колхозе. В семье Чуян, кроме Вари, были ещё два ребёнка – старший и младший братишки. 

До войны Варвара ходила в школу. «Учиться мне нравилось. Всё получалось. Мне ставили хорошие отметки. Тогда я мечтала стать агрономом. Но кто ж знал, что все планы поломает война?»

22 июня 1941 года было воскресенье. В тот день всё село гуляло на свадьбе. «Отмечали весь день, а только к вечеру сказали, что война началась. Тогда мы все повзрослели в один миг. Всё тут же как-то замерло: ни детского смеха, как раньше, ни песен. Страшная тишина, которая продолжалась всю войну. Утром уже всех пригодных мобилизовали».

Не прошло и месяца, как через село, где жила Варвара Сергеевна, стали везти раненых советских солдат. «Наши отступали так быстро, что даже никаких боёв не было. А сколько раненных везли! Страшно вспоминать. Окровавленные бинты, все в грязи, пыли… Их останавливали возле речки, очень мелкой, мы бежали туда, несли им еду. Огурцы, яблоки ранние, хлеб, молоко. Помогали, кто чем мог. Сами они ничего не просили, не до этого им, бедным, было. Как вспомню эти гимнастёрки, все пропитанные потом, пылью, грязную форму, так сердце кровью обливается.

Мы всё им отдавали. Лошадей всех, одежду, еду… У нас была кобылица. Я так её любила, косы ей на гриве заплетала. А к нам пришёл отряд, наши красноармейцы. Солдаты пушки тащили на худой кляче. Еле-еле. Мы, конечно, отдали им нашу кобылицу, а себе отставили ту лошадь. Жалко было расставаться с любимой кобылицей. Но никто не жаловался. Все понимали, что война, что нужно помогать друг другу. Та кобылица мне долго потом снилась».

Вслед за ранеными шли немцы. «Заявились! Все чистенькие такие. Наши – в пыли, грязи, а этим как будто ничего не страшно. Наши отступали на телегах, немцы наступали на мотоциклах. Во всём чувствовалось их преимущество.

Мы поначалу очень боялись немцев. Они заходили к нам в дом и сразу просили: «Млико, яйки». Было страшно, что убьют, поэтому первое время отдавали им всё, что они просили. А потом уже поняли, что можно хитрить. Уносили продукты в огород, там и прятали. А если немцы приходили искать – ничего нет. А вот с эсесовцами было тяжелее – они были противнее. Нужно было прятать продукты тщательнее и фотографии родственников в военной форме пришлось убрать.

Как только немцы вошли, они сразу распределили за нами участки, на которых мы должны были работать, выращивать для них картошку. В 1943 году заставили нас столько картошки посадить весной. Соток шестьдесят. Этого я никогда не забуду».

Два года и два месяца жили селяне рядом с немцами. Все работы, которые они выполняли, контролировались фашистами. «Зимой они нас гоняли расчищать снег, чтоб их машины могли пройти. А зимы те, как назло, были очень снежные. Мы копали, расчищали им дорогу. Снег был по грудь. Продукты забирали те, которые хотели. Придут в сарай, возьмут то, что хотят. У нас забрали кабана, тёлку полуторагодовалую. А сопротивляться ж бесполезно. В лучшем случае тебя высекут, в худшем – убьют.

Немцы всё грозились, что к нам приедет какой-то Лох. Уж не знаю, почему они его так называли… имя такое что ли. Ну а мы в деревне придумали: «Приедет Лох, будет переполох». Вот он приехал и высек пятерых – по двадцать плеток им.

А однажды кто-то из нашего села убил немца. Такое началось! Никто не признавался в убийстве. Тогда всех вывели на улицу и объявили, что каждого пятого расстреляют. Но обошлось, слава богу. Ох, как мы испугались. А там ещё и партизана поймали. Немцы пытали его и на спине вырезали звезду. А тот партизан не кричал, мычал только. Но люди-то всё слышали. Партизан истёк кровью и умер».

В сентябре 1943 года, когда фашисты отступали, в доме Варвары поселился один немец. «Весь в орденах, наградах. Мы собрались уходить, думали, что он нашу хату займёт, а нас на улицу отправит. Но он нас остановили, вынес нам три булки хлеба и сказал моей матери: «На трое киндер. Плохо матка война». Такой немец попался. А хлеб – это было самое вкусное, самое дорогое из пищи.

В марте месяце, когда немцы отошли, у нас стояли румыны, западные украинцы, которые у немцев служили. Так они хуже немцев были. Нашу мать с младшим братом на печку загнали, заняли кровать. Я ушла к бабушке. Эти румыны целыми днями варили картошку. Лазили в наш погреб и таскали оттуда. Как будто картошки никогда не видели. Целыми днями ели её, а мы голодные ходили.

У нас же крыши были соломенные, топить сильно печь было нельзя. А эти… дрова бросают и бросают. Мать к ним кинулась, объяснить пытается, мол, не надо так много дров, загоримся. Он схватил мать за живот, а тут я как сзади как дёрнула его с такой силой, что сама не ожидала. Он повернулся, но бить не стал. Мать отпустил. Не знаю, как я решилась на это, ведь могли убить и даже глазом не моргнуть... Они месяц всего стояли, но нас замучили».

Партизаны были редкими гостями в селе Варвары Сергеевны. Их отряды располагались за несколько десятков километров, и если кто-то из них появлялся, то это была разведка. «Наша леса простреливались насквозь, им негде было бы прятаться», – вспоминает Варвара Чуян.

Пока женщины и дети украинского села, где жила Варвара Чуян, переживали оккупацию, мужчины из их села принимали участие в военных действиях. «Мой отец погиб в начале войны под Сталинградом. Дядю убили пятого апреля 1945 года под Берлином. Он всю войну прошёл, месяца не дожил до Победы. Из родственников вернулся только старший брат. Он встретил День Победы в Кенигсберге. Много писем писал с фронта. Мы с таким трепетом ждали их. И вот, когда уже они гнали немцев, он прислал стихотворение. Я его прочитала и тут же запомнила, сейчас повторяю иногда сама себе те строки:

Дома стоят один в один – 

Высокие и острые.

А взять скотину, например,

Коровы – только пёстрые.

Попали немцы в котелок,

Иначе – в окружение.

Ни вперёд, ни взад, ни в бок

Им нет теперь движения.

А мы даём по котелку

Всё огоньку да огоньку.

 И остаётся им одна

Балтийская вода,

Соленая водица.

Она сгодится им тогда,

Когда пойдут топиться.

Кто сочинил это стихотворение – не знаю. Вряд ли мой брат. Но кто бы ни был тот человек, он очень точно передал настроение того времени».

Немного помолчав, Варвара Сергеевна вздохнула и сказала: «Сложно говорить об этом, ведь, когда вспоминаешь те годы, начинаешь как будто бы заново переживать всё случившееся…

Помню, когда немец отступал, он всё вокруг себя палил. Односельчане говорили, что если переживем уход немцев, то и всю войну, значит, пережили. Мой брат залез на дуб, смотрит – всё вокруг горит, все близлежащие сёла. Наше село должны были палить следующим. А мы собрались все вместе, да ещё и людей бежавших из других сёл подключили... Как давай кричать «Ура!» Немцы все и разбежались поскорее, потому наше село и не спалили.

До Победы тогда оставалось немного. Мы следили за каждым поражением немцев, чувствовали, как приближается этот великий день. Когда пришла Победа, все сбежались в сельсовет, упали на колени, начали молиться, плакать».

Когда война закончилась, в считанные дни в село возвратились мужчины, которые ушли воевать. «Только тогда я осознала, что в нашем селе никто не прятаться где-то во время войны. Все ушли на фронт по призыву».

Будущий муж Варвары тоже вернулся с фронта. В 1945 году они ещё не знали, что поженятся.

Сейчас у Варвары Сергеевны Чуян две дочери, трое внуков и один правнук. «Я ими очень горжусь. Они столько всего достигли. И в кого они у меня такие умные?» – смеётся Варвара Сергеевна.

Ольга Маринкина.