«Я как раз был недавно в школе, встречался с ребятами, рассказывал им о годах войны и не только. О том, какое было в то время патриотическое воспитание… Я помню, мы на фронт отдавали всё. Отправили хорошие, добротные вещи совершенно незнакомым нам людям. Варежки вязали, свитера, посылали их вместе с кисетами… У нас был дома вязаный свитер, хороший, тёплый. Этот свитер был как целое состояние. Помню, как мама говорит, укладывая его в посылку: «Ну ничего, кому-то он больше пригодится». И ведь мы не знали ни имён тех, кому отдавали эти вещи, ничего не знали. Знали  только, что вещи эти попадут на фронт. И больше ничего.

У меня был товарищ – Коля Коростылев, он рассказывал, что получил кисет, показывал его нам. «Я его до конца жизни хранить буду», – говорил он. Так дорого было то, что получали эти солдаты. А какие мы писали тёплые письма на фронт! Вот это и был патриотизм: всё для своих.

У меня на фронте воевали двоюродные братья. Фёдор погиб под Варшавой, Андрей погиб под Курском. Мой дядя Иван воевал на Дальнем Востоке. Я думаю, и им приходили посылки от посторонних людей… Нельзя забывать всё это. Такую память нужно хранить…»

***

«В 1937 году я пошёл в первый класс хабаровской школы №2. Весной 1941 года я закончил четвёртый класс и  на лето уехал в пионерский лагерь вместе с моей младшей сестрой. В том лагере мы и узнали о начале войны. Тот день запомнился мне особенно. Он был солнечный, погожий, самый разгар лета. Мы хоть и дети были, но по настроению взрослых почувствовали, что что-то произошло, что-то страшное случилось. Конечно, когда всё стало известно и нам, было уже не отдыха.

Уже в лагере нас привлекли к труду. Ещё до войны начали строить туннель под Амур параллельно железнодорожному мосту, тот мост был очень уязвим. Это была стратегическая стройка. Мы там были самыми младшими, остальные ребята были постарше. Мы выполняли самые примитивные работы, как могли, так и помогали.

Мы ещё неделю после объявления войны побыли в лагере, а потом вернулись в город. Смотрим, а в Хабаровске всё преобразилось. Жители во всю капали, так называемые, щели – бомбоубежище открытого типа. Дело в  том, что граница Хабаровска с Китаем – около сорока километров. В это время Китай был оккупирован Японией, и на берегу Амура стояла огромная многотысячная армия. Нападения можно было ждать в любую минуту.

Естественно, что мужское население было мобилизовано. Оставались женщины, дети, пожилые люди. Мы с первых же дней начали готовить щипцы для зажигательных бомб, чтоб брать их этими щипцами и обезвреживать. Готовили светомаскировку: накрывали темным материалом дома, да любые постройки, которые могли бомбить. Если светомаскировки было мало, люди не включали свет в позднее время. Была введена карточная система на продукты питания… Ввели комендантский час: в ночное время ужё проверяли документы. Задерживали очень много диверсантов.

А перед самой войной были выселены люди корейской национальности. Они по своему внешнему виду очень напоминали японцев. Их переселили в Казахстан».

***

«Осенью 1941 года я пошёл в пятый класс школы №2. Эта школа до сих пор работает в Хабаровске. Тяжёлый это был год… Летом 1942 года, когда мы должны были переходить в шестой класс, нас отправили на работы в совхоз. Вот тогда мы, и мальчики, и девочки, работали впервые как взрослые. Я там научился лошадь запрягать, на тракторе работать. Девочки доярками были. Работать было нелегко, но, по крайней мере, мы были сыты. Уже тогда мы понимали своё счастье, ведь голод ощущался и в тылу.

Вернувшись из совхоза, мы опять пошли учиться. Через некоторое время нас всех приняли в комсомол. Нам уже было по четырнадцать. Я до сих пор помню номер своего комсомольского билета, как таблицу умножения: 15 миллионов 425 тысяч 235. Вот так с 1943 года по 1958 год я был комсомольцем. А комсомолец значило тогда – патриот. Мы, действительно тогда все были патриотами... Мне потом приходилось быть и секретарём комсомольской организации… Очень активным был.

После принятия в комсомол мы ещё немного проучились – две четвери – и нас призвали на работу. На рабочем фронте не хватало рук. Сказали, что доучимся потом. Нас направили в училища для того, чтобы как только можно помогать стране. Я попал в ремесленное училище связи. Там были и мальчишки, и девочки. Все были комсомольцы. Девочек учили на почтовых работников, а мальков – на радиомонтёров, мы проучились полгода.  Потом нас перевели в другое училище №4 при заводе имени Лазаря Моисеевича Кагановича, в то время наркома путей сообщения, ближайшего соратника Сталина, члена политбюро.

Мы работали в цехах по выпуску снарядов, мин. Основную работу выполняли, конечно, люди постарше, ну а мы были на подхвате. Упаковывали снаряды, красили ящики. Тот завод к  тому же был и танкоремонтный. С полей сражений, порой через всю страну, везли танки. Мы что-то ремонтировали, иногда переплавляли.

Однажды на заводе, где я работал, исчез один парень из нашей бригады. Мы много чего думали: убежал, прячется… Он как раз был с пригорода Хабаровска. Искали, искали, посылали запрос к родителям. Нет его и там. Исчез парень. Мы уж стали думать, что он на фронт сбежал, сейчас воюет где. А оказалось, что его на заводе танком раздавило. Обнаружили его через месяц. То ли он в обморок упал, что оказался в неположенном месте, то ли ещё что…

Тоже был случай неприятный один. Во время рабочего дня начали как-то странно вести себя взрослые, что-то кричат, бегают, суетятся…Мы тоже заинтересовались. А дело зимой было. Оказалось, что к нам на завод в танке, который с линии фронта пригнали, привезли замёршего танкиста – немца. Его провезли 10 тысяч километров. Это через весь Союз! Мы всё гадали: пошутил ли это кто таким образом, или тем, кто танк перегонял не до немца этого было…»

***

«Нас, ремесленников, тогда очень скромно одевали. Мы носили стяжённые телогрейки, брюки и, как мы их называли, чуни – была такая обувь. И всё это было малинового цвета.

Меня всегда поражало, что в отношении одежды женщины всегда выглядели хорошо. Мы-то что рабочие? Нам выдали форму – и ладно. А вот женщины, несмотря на скудность гардероба, были опрятны. Мне запомнились беретики, которые были очень модны до войны. Их носили и во время войны, другого ведь не было...

Кормили нас неплохо. Выдавалась карточка рабочего – 800 граммов. Это была самая высокая норма. К примеру, служащие получали 500-600 граммов, а иждивенцы – 400. Мы гордились тем, что хоть и подростки, а получаем немало. Но многие  из нас делились. Я часть отвозил домой.

В основном нас кормили мороженой картошкой, она была сладкая, ещё кормили навагой. Семья солила на зиму картошку. Помню, прямо во дворе сеяли картофель. И никто не воровал, не выкапывал. Знали, что эти кустики – той-то семьи, другие – их соседей. Очень выручала свёкла. Это было первое лакомство. На Амуре рыбу ловили. Тогда Амур был чистый, мы даже воду из него пили – не боялись, это сейчас в нём даже искупаться нельзя.

Большую роль в нашей жизни играла военная пресса, мы всегда следили за тем, что происходит на фронте. Голос Левитана для нас был как родной. На уличных столбах стояли громкоговорители. Сейчас иногда в старых фильмах можно такие увидеть… С замиранием сердца слушали Левитана, вникала в каждое слово. Ещё мы очень любили карикатуры на Гитлера, его армию. Это как будто придавало сил…

Рядом с нашим домом был призывной пункт. В 1941 году примерно раз в неделю призывники собрались там. Потом около него стали собираться молодые парнишки ещё не призывного возраста. Потери на фронте были огромны, людей всё больше не хватало. Уже к 1943 году на том призывном пункте собирались ребята в очках, те, которые прихрамывали… Видимо, раньше они были негодны… Всем было понятно и без слов, что люди погибали и им нужно было делать замену. В одно время даже увеличили призывной возраст… Я потом не раз слышал, что сибиряки и дальневосточники со свежими силами добивали немца. Гордость пробивала за этих ребят. Но и мы делали своё дело, очень старались.

Когда война закончилась, я как раз шёл с ночной смены. Девятое мая… мне тогда только-только исполнилось шестнадцать лет. Иду пешком, смотрю, а вокруг люди обнимаются, целуются, плачут, кричат, а к вечеру стрельба началась. Из чего только не стреляли! Народ ликовал».

***

«Сталин, Черчилль и Рузвельт заключили договор – ровно через три месяца после окончания войны начать войну с Японией. Девятого мая закончили, девятого августа начали.

Мне приходилось видеть японских военнопленных, специально для них были организованы лагеря. Помню, лагеря эти были как будто игрушечные – всё чистенько, всё на своём месте. И они сами, японцы, такие аккуратные, у каждого за пазухой фляжка с водой и полотенце. Очень чистоплотные. Подчинялись они офицерам. Помню, как наказывали их офицеры. Им разрешали носить с собой ножны от коротких сабель – палашей. Вот они этими ножнами и лупили своих подопечных.

Потом большинство военнопленных было передано в Японию по соглашению. Убитых хоронили на специальном кладбище для японцев.

Кстати, некоторые военнопленные японцы оставались, женились потом на русских женщинах. Мне приходилось встречаться с такими семьями».

***

«После войны я поработал немного радиомонтёром в Доме офицеров Советской армии. Там я видел маршала Малиновского. Он командовал уже после войны Дальневосточным военным округом. Там же я впервые увидел оперетты хабаровского театра, которые меня очень сильно поразили.

Потом я работал на железнодорожном сообщении до двадцати лет, был радистом в поездах. Там я встретил свою будущую жену. Она была проводником.

Мы поженились, когда нам обоим было по девятнадцать. В1948 году у нас появилась дочь. А в 1949 меня и моих ровесников призвали на военную срочную службу.

Сначала меня зачислили на минёра, а потом я пошёл и обратился к начальству, что по специальности я радист, хотел бы на радиста дальше и учиться. Меня и перевели. Служба была тогда пять лет на флоте, в авиации – четыре года, а в пехоте – три года.

Десять месяцев я проучился, получил профессию радиста и назначение на шестой отдельный дивизион бронекатеров под командованием Героя Советского Союза капитана третьего ранга Хворостьянова. Год я там прослужил, а потом меня опять направили на учёбу на командира отделения. Ещё полгода учился из этой службы. А после мне предстояло поработать на учениях.

У нас был один мичман. Примерно моего нынешнего возраста. После стрельб он нам говорил: «Ну всё, ребята, пойдёмте собирать неразорвавшиеся снаряды». Были такие снаряды, которые падали и не разрывались. Их нужно было собрать, перетащить на носилках, сложить все в одну воронку, там их и уничтожить.

Демобилизовался я в 1953 году. Потом ещё два года я был гражданским военнослужащим, работал радистом на спасательном судне, начальником радиостанции.

Военной службе я отдал шесть лет, а службе в военном морском пароходстве я отдал 37 лет.

Там, где сейчас находится больница «Водники», раньше располагался передающий радиоцентр, в котором я до 1960 год проработал. Потом я работал на флоте около десяти лет, потом перешёл на берег».

***

«У меня замечательная семья. Дочь работает учителем русского языка и литературы, она – заслуженный учитель России. Сын – предприниматель. У меня уже четыре внука и три правнука. Кроме того, я очень интересуюсь историей моей семьи. Собираю информацию о моих предках. Они были необычными людьми.

Мой отец 1903 года рождения, он – потомственный казак. Его отец, мой дед, Фёдор  Подседов, ещё в царское время воевал с турками на Плевне в 1878 году. Дед мой был рождения 1850 года, то есть тогда ему было где-то около 28 лет. Главнокомандующим там был генерал Скоблив – знаменитая историческая личность. Мой дед был награждён георгиевскими крестами.

В первые годы советской власти моя бабушка, его жена, скрывала его кресты, потому что мой отец где-то в 1923-1924 годах был избран секретарём комсомольской организации. В 1924 году, в год смерти Ленина он вступил в партию. Он не имел специального образования. Получил только четыре класса в церковно-приходской школе. В 1934 году наша семья переехала в город Хабаровск, мне тогда было пять лет. Отца назначили заместителем заведующего Хабаровского областного финансового отдела. Потом он стал управляющим краевым коммунальным банком. Затем его неоднократно избирали депутатом. В послевоенное время он был направлен в бухту Провидение управляющим отделением госбанка. В  то время там была громадная армия, это было время противостояния Америке, холодная война. Он там пробыл до 1952 года и был переведён в Петропавловск-Камчатский, был назначён на должность главного контролёра-ревизора Министерства финансов РФСФР по Камчаткой области. Здесь он проработал до 1958 года и переехал в Хабаровск, где проработал ещё шесть лет. На пенсию вышел в 60. Прожил 88 лет.

Мама была на три года моложе отца. Её отец по-своему был знаменит. Он 1872 года. Алексей Яковлевич Гуров. Закончил Иркутскую учительскую семинарию. По тем временам считался очень грамотным человеком. Он был археологом, занимался раскопками на Амуре. В городе Благовещенске у него есть свой уголок в музее, где представлены его труды. Погиб он трагически. В 1932 году был репрессирован из-за того, что его старший сын (он был казачий ясаул) ушёл с сотней своих казаков в Манчжурию. Таких называли белогвардейцами. Всё это документально подтверждено. Я запрашивал документы в Благовещенске. Репрессированы также были два его сына, якобы они готовили какое-то восстание. Но всё это были доносы, сейчас они полностью реабилитированы.

Я старюсь вести свою родословную. Вот и на компьютере работаю, выхожу в сети Интернет. Очень интересовался происхождением своей фамилии. Кстати, она, может быть, и простая, незамысловатая, но редкая. Мы – Подседовы – одни на Камчатке».

Беседовала Ольга Маринкина.