В редакции раздался звонок: «Здравствуйте, меня зовут Владимир Павлович Васильев. Я бы хотел опубликовать свой очерк о моей жизни в годы войны. Я тогда был совсем мальчишкой, но многое запомнил». Мы договорились с Владимиром Павловичем о встрече. Он ждал меня на машине. «Я, наверное, самый старый водитель города, – рассказывает мне по дороге Владимир Павлович. – За рулём уже шестьдесят лет». По дороге я узнала, что этот человек при Петропавловской автошколе бесплатно обучает трудных подростков по специальности «Автослесарь». «Теперь некоторые из них служат в МЧС, – гордо говорит наш герой. – Главное – это подход к ним».

Вот мы и приехали. Владимир Павлович налил мне кружку горячего кофе и приступил к прочтению своего очерка.

«Ранняя весна 1943 года, мне было девять лет.

Есть совершенно нечего. Золотые и серебряные ложечки, кольца и кулоны, сохранные бабушкой со времён раннего замужества, которые можно было променять на картофель или муку в ближайшей деревне, отданы безвозмездно в фонд обороны и разгрома немецко-фашистских захватчиков.

В нашей семье, состоящей из брата, дедушки и бабушки долго хранились квитанции амбарного типа на эти ценности, заполненные химическим карандашом и никого ни к чему не обязывающие. Как сумела бабушка эти предметы перенести через линию фронта от города Ржева, мне до сих пор непонятно.

Хлеба в местном селе получали по пятьдесят граммов на человека, также ели сушённые картофельные очистки, заправленные кипятком. Три месяца соли совершенно не было, а сахара не видали в течение двух лет. Вскоре совсем стало невмоготу, и бабушка по совету директора начальной школы заключила договор на патронажное содержание меня и брата через районный отдел народного образования в городе Торжке. Продав вязаную кофту с довоенных времён, бабушка на вырученные деньги ездила к нам.

Четыре сына бабушки были в действующей армии. Мой отец – в дальней разведке, а мать была фронтовым хирургом.

Учитывая военное время и необходимость как-то поддерживать ребятишек, находившихся в гитлеровской оккупации, руководство новоторжского района сократило время обучения в начальных классах школ и на их базе открыло детские оздоровительные площадки. Такая оздоровительная площадка была открыта в школе и в посёлке Пятница-Плот на реке Осуга на территории имения,  до революции принадлежащего графам Маевским.

Расстояние от нашего местожительства – посёлка Таложня до Пятницы-Плот было тридцать пять километров, которые мы с братом однажды прошагали почти весь световой день. Бабушка накормила нас трехдневной пайкой хлеба по сто пятьдесят граммов. Это был дедушкин хлеб. Он от голода уже есть не мог, его разбил паралич: отказали ноги и руки.

Длительная дорога пешком (и без обуви – мы все ходили босиком) привела к тому, что на ступнях ног у меня образовались крупные кровавые нарывы, я не мог ходить. Меня поместили в чулан на какую-то подстилку из старых стёганок. Медсестра, осмотревшая ступни ног, сделала вывод, что это заражение крови. «Вряд ли больной протянет до утра», – этот диагноз я услышал через открытую дверь. И странное дело – возникло непреодолимое желание выжить, тем более что самое трудное – гитлеровская оккупация – осталась позади. Вспоминаю маму – фронтового хирурга  и сквозь слёзы прошу дежурного воспитателя принести мне тряпку, тазик с водой, горячую лампу без стекла и иголку.

До сих пор помню, всё необходимое принесла мне Мария Степановна Шараева, у которой в доме некоторое время в начале Великой Отечественной войны квартировал командующий калининским фронтом, впоследствии маршал Советского Союза Иван Степанович Конев, дважды герой Советского Союза.

Раскалённой иглой вскрываю нарывы на ногах, гной с кровью заливает мою подстилку, воспитательница пытается найти йод, но его нигде нет, и ополаскивает раны на ногах водой из тазика.

К счастью, заражения не было, и через несколько дней ноги прошли. Меня снова включили в список питающихся, и определили место на матрасе на полу в общей комнате.

В этой комнате была и руководящая элита из отдыхающих на площадке: сын директора местного молокоприёмного пункта и маслосырзавода Миша-Мефодий и два звеньевых, но спали они на  матрасах, которые располагались на классных столах. Так сказать, возвышались над нами в прямом и переносном смысле.

Пользуясь своим высоким расположением, эта элитная троица, кидала кусочки сыра изголодавшимся мальчишкам, которые бросались за этими ломтиками. Сверху на этих мальчишек плевали «элитчики», сморкались и громко смеялись.

Но этого троице показалось мало. Не ведавшие ужасов оккупации, страшного голода, они во главе с Мишкой-Мефодием придумали до крайности неприличный аттракцион и назвали его «поцелуй личико девочки».

В чулан, где я чуть не умер, от окна отодрали доску и фанеру, а вместо них повесили одеяло. Теперь по их желанию в той комнатке мог появиться дневной свет. Затем за кусочек сыра приглашали изголодавшегося мальчишку меньшего возраста, завязывали ему глаза тряпкой и заводили в этот чулан. На столе в чулане карачках со спущенными штанами стоял один из троицы, тот, чья очередь подошла. Подведя мальчишку с завязанными глазами к заду одного из троицы, громко кричали: «Целуй!» Получалось, что этот несчастный мальчишка целовал голые ягодицы под смех этих хулиганов. Потом одеяло откидывалось, и мальчик понимал, как жестоко над ним пошутили, унизили. Премия целующего – кусок сыра. Мальчишку не выпускали, прятали в чулане и заводили следующего. Многие хныкали, просили отпустить, но эта троица во главе с Мишкой-Мефодием не обращала на них никакого внимания.

Не знаю, что меня подтолкнуло на это… В бытовой комнате, где ремонтировал обувь пожилой фронтовик – инвалид без ноги дядя Федя я нашёл короткое шило. Кстати, в обязанности дяди Феди входил подвоз воды в бочке на кухню и в баню. Воду брали из реки Осуга, куда заезжали на лошади прямо в реку подальше от берега, где вода была без песка. Мы с братом всегда дяде Феде помогали. Стою по пояс в воде, черпаю ведром, подаю брату, а он на телеге в бочку опрокидывает ведро. Заполнив бочку, пока дядя Федя курит на берегу самокрутку, вывожу лошадь на берег, и он везёт воду по назначению.

Так вот, вооружившись этим шилом, с завязанными глазами захожу в чулан и по команде «Целуй!» вонзаю это короткое шило в зад Мишке-Мефодию. Дикий крик нарушил плавное течение этого отвратительного аттракциона. Дверь отворилась, мальчишки-заложники разбежались. Мишка-Мефодий с товарищами устремились в учительскую. Поднялся переполох воспитателей, дело дошло до заведующей.

Дядя Федя на лошади повёз пострадавшего в фельдшерский пункт, а меня с братом выгнали с детской площадки, как сказали «взашей» и «чтобы немедленно убирались туда, откуда пришли».

Дядя Федя, прихвативший нас по дороге, отвёл к себе в дом-хибару, поставил на стол чугунок с картошкой, велел запереться, никого не пускать и ждать его прихода.

Как потом выяснилось, он поехал на телеге в Торжок. На детскую площадку приехали уполномоченный НКВД старший лейтенант и представитель Наробраза. С меня взяли объяснение, объяснение взяли с пострадавших мальчишек, воспитателей и заведующей.

Через некоторое время учительский и административный коллективы заменили директора маслосырзавода, с отца Мишки-Мефодия сняли бронь и призвали в армию. Активистов непристойного аттракциона выгнали. А потом к великой радости на стол изголодавшихся детей стали поступать молочные продукты: обрат – снятое молоко, пропущенное через сепаратор, сыворотка, сыр.

К этому времени в окружающих сосновых лесах в изобилии поспела черника и пошли грибы. Привыкший к труду, я установил рекорд, собрав в Торжке в пользу фронта-госпиталя за один день два ведра молодых крепышей-подосиновиков.

Много, очень много с тех далёких лет утекло воды в реках. Но ту жизнь я хорошо помню до сих пор!»

Беседовала Ольга Маринкина.